Я и Путь in… Как победить добро - Отар Кушанашвили

Неправдоподобно нарядная для дождя и унылости пара идет по лужам, останавливается и целуется с серьезным видом, причем парень – с вопросительным.

В воздухе пахнет табаком и пивом.

Сверху спускаются Коля и Жора – издерганный декадент и титан духа. Оба пьяные. Спрашивают, что такое буйабес.

На их примере хорошо понятно, что такое взаимообусловленное и взаимное перетекание добра и зла.

Дождь учащается, побежал по лужам. За ним и от него худющая кошка, взаимная к дождю – злая.

Начинается невозможный ливень.

В такой день случается срочный порыв зарыться под одеяло, вспоминая походы с мокрыми грязными палатками и кульминацией в виде послеобеденного храпа, когда как раз и пригождается редкое чувство комического.

«Стой там», – прищурившись, грозно говорит с экрана Марлон Брандо.

Красивая Осень кончилась.

Мой полицейский Ваня Я, конечно, об этом пожалею, но напишу

Мой товарищ Ваня работает в милиции, ой, полиции, и я перехожу к главному: я очень люблю полицейского Ваню, мне повезло, что он со мной товариществует.

У него отекают ноги, хотя лет ему всего ничего, но он тщательно это скрывает.

Он единственный, наверное, из всех полицейских в нашей стране знает слово «обскурантизм» и уместно его ввинчивает в речь.

По молодости он много блуждал, в буквальном и метафорическом смыслах, всегда слыл защитником угнетенных, которым некуда было и не к кому обратиться за помощью в джунглях.

Однажды он спас из пожара молчаливого ребенка и крупную женщину с блестящими глазами, унавоженными черной тушью.

У него смешные жесты. Одни – он всегда берет под козырек, и за этим жестом всегда стоит готовность вас оборонить от напастей.

Он набожный, но не вульгарно об этом крикливый, как сейчас принято.

В момент расстройства я его видел, в момент восторга видел, в момент конфуза видел, в момент негромкой радости видел, а вот в момент гнева не видел никогда.

Его вариант Эдема: жена, пятеро детей; так и сказал: пятеро, почему именно так, не объяснил.

Его очень смешит слово «процедура», но на работе он держится.

Свою работу понимает как ежедневную рать.

Магом ругается только при мне (что понятно).

Хочет жить только в России.

Моему товарищу Ване 25 лет, и мне спокойно за тех, с кем он рядом. Или окажется рядом. А окажется он ровно тогда, когда будет нужен.

Старый маразматик торжествует над революционерами

Настоящая заметка неуклюжа, наивна и местами (опять же в разрезе вышесказанного) непроходимо глупа – но как же мне сейчас не хватает именно таких заметок! В то время как люди моего возраста поголовно погружены в притворно бурные дискуссии «Марша миллионов», куда пришли три сотни тоскливых ребят. Пока мир очертя голову стремительно погружается в картинную депрессию а-ля Удальцов, которому уже скучно и невмоготу жить без камер, я, старый маразматик, знающий слово эскапизм, настаиваю, что жизнь проходит, пока вы бурчите, и в ней происходит многое из возвращающего веру в жизнь.

Свежий, подробный и не в демонстративно ненормальной Москве, но в маленьких да удаленьких городах опрос показал: 53 процента молодых россиян считают, что прожить с одним человеком всю жизнь – это идеал, который вполне достижим! Почему у всех внутри этот зыбкий кисель? От недолюбленности.

В нашей, то есть в вашей философии так много построено на отрицании, что вы и приходите к овощному отрицанию. Баррикады, дурашки, не обеспечат вам безоблачной жизни.

«Мирозданье – лишь страсти разряды», но это ведь не про страсти по Чурову сказано, правда? Небом хранимы лишь те, кто самую шаблонную простоту и красоту отношений предпочитает фальшивым нотам шоуменов навальных. В моей густонаселенной стране, похожей теперь на революционную фреску, приоритеты не поменялись. Конечно, любой опрос условен, как триста человек на марше миллионов, но я иду и улыбаюсь, любя цифру 53. Вот такой я пустой человек.

Банку убери за собой, сука!

А я вот специально, даже пребывая в состоянии, балансирующем на грани между прострацией и посттравматическим шоком, ибо не выпендривался в автозаках, а вел три концерта по 6 часов каждый, поехал на Чистые пруды.

Вы все тут, конечно, отчаянные демократы, как я погляжу, но на момент моего визита там было грязно, девки пили пиво из горла, а я это ненавижу; вас эта правда не оскорбляет, позвольте ехидно спросить?

Уверяю вас, будучи коротко знакомым с поборниками справедливости, что подавляющему большинству их нужны условно заметка в «Нью-Йорк Таймс» и эфир с Максимовской.

Вы мне про автозаки и камеры, пожалуйста, не рассказывайте: меня задерживали и сажали в четырех странах, там иногда, открою вам, бьют. ЭТИХ, конечно, нет, им улыбаются, их фотографируют, ЭТИ ерничают и хорохорятся, полагая себя нельсонами манделами. ОНИ столько же знают о демократии, сколько об анатомии пингвинов, потому что толпа есть толпа, даже если она организованно скинулась на пиво и дружно изображает любовь к книгам коллеги Быкова. Толпа должна получать разрешение на свои высокохудожественные ареопаги, но ведь любой, кто делает им замечание, для них чужак и сатрап.

Толпа есть толпа, она всегда выглядит угрожающе, даже если в ней много томных девиц, которые там торчат от нечего делать.

Ну вот, добрались до главного. При всей показной сурьезности, мальчики и девочки там от нечего делать. «А чё? По приколу!» – это ж их реплика, их речь, не умеющих с диктантами справиться чертовых ревизионистов, весело лезущих в любой кадр… Банку за собой убери, сука! Говорят, убрали. Ура! Я там сегодня с дочерью старшей погуляю, она у меня пиво не пьет и слово «прикол» не любит.

Не про лейкоз. (Про НАС)

Пока Юлию Тимошенко то ли арестовывают, то ли нет; пока в высшей степени раскрепощенная Ёлка поет про вожделенный «Прованс»; пока группа А-Ха решает – распадаться или нет; пока актеры Театра на Таганке воевали с Юрием Любимовым за гонорары; пока мы следили за каверзными влечениями сластолюбивых отростков-каверзников из «Безумцев»; пока в Роберто Карлоса швырнули банан, а он был олицетворением метафоры «комок нервов», умеющий себя обуздать; пока кинокритики спорили по поводу Михалкова раннего и Михалкова теперешнего; пока Онищенко искал источник свиной чумы (и нашел, натурально, в Грузии) и предостерегал от эскимо; пока Прохоров открывал всем, что дважды два – четыре; пока на Московском фестивале показывали фильмы, нужные только режиссеру и двум его дружкам из медиа; пока публицист Минкин писал бесконечные письма Президенту о нетвердых походках оборзевших чиновников; пока глянцевые журналы посвящали спецномера исследованию золотых 90-х с их приблатненной артикуляцией; пока Андрей Колесников раздавал литпремии «Русского пионера» плохо пишущим Глуховскому и Собчак; пока поп Охлобыстин мутировал в поп-звезду; пока в «Доме-2» тараканы менялись партнерами для потных строительств чистейшей любви; пока Стас Костюшкин из «Чая вдвоем» в 45 лет говорил корреспонденту популярной газеты, что он понял, «что любовь – это очень сложное чувство», вслух размышляя о 35 своих неудачных браках; пока газетные статьи заканчивались резюме кромешной безнадежности словом «коррупция»; пока решали, где должна быть федеральная столица России; пока гадали, кто выведен в последнем романе Аксенова: Евтушенко, Вознесенский или Рождественский; пока Никита Михалков носил на руках Джеральдину Чаплин; пока судили убийцу болельщика Свиридова, ведущего себя в зале суда по-геройски; пока…

В Петербурге в Институте детской гематологии и трансплантологии им. P.M. Горбачевой умер пятилетний Игорь Кривчук из Волынской области.

У него был острый МИЕЛОИДНЫЙ ЛЕЙКОЗ.

Ему пытались помочь.

Немногие.

Но пытались.

Я знаю, что нельзя так писать, но я напишу.

Будьте вы все прокляты.

P.S. Просто поплачьте о Нем. Убить крестоносца

Психа в костюме зовут Андерс Брейвик, и я один из миллионов растерянных людей, которых он не убил и которые вынуждены произносить его имя; АБ улыбается, его оружие – его искренность; он убил людей, потому что защищал христианские ценности… Я стоял в норильском ресторане после концерта, на котором надорвал голос, кашлял, смотрел это вонючее кино, как АБ, откормленное ничтожество, появляется в зале суда и вежливо со всеми улыбчиво здоровается, и сзади кто-то произнес: «А что? Если задуматься…»

Эта реплика была произнесена не просто, а была произнесена со значением, вызывающе. То был человек с сигарой, большой, толстый, моя покойная, которая чужую боль воспринимала как свою, про таких говорила – перевод с грузинского – безвозвратный урод.

Я сидел в киевской ресторации, кстати говоря, с тремя чеченцами, моими товарищами пятнадцатилетней выдержки, когда до крайности глупый адвокат Хасавов выдал свою до крайности тупую и очень опасную речь про сами знаете что. Я тут же прошипел апокалиптически самое в нашей местности знаменитое экспрессивное проклятие с ключевой идиомой «…твою мать!». Мои товарищи, еще, как и я, не зная, что в Москве, как всегда, вместо того, чтобы мигом унять дурака, начнут анализировать, что да как, рассмеялись и сказали, что этот невеликий кусок дерьма нуждается в лечении, скорее всего, посредством карательной медицины.